Туристическая Венеция банальна, описана со всех сторон и сфотографирована с каждого угла. Она — жемчужина Адриатики, и обязательно стимулирует восторг. Ещё она «тонет». И ещё, конечно, «воняет». Ну, и хватит стереотипов.
Венеция — это город, построенный 15 веков назад на островах (оказывается, так тоже можно было). Острова торчат посреди лагуны в четырёх километрах от суши и соединяются с ней мостом. Сюда можно добраться на поезде или на машине, только её придётся оставить на въезде: транспорт, включая велосипеды, в Венеции запрещён. Так у приезжего сразу создаётся впечатление, что он входит в чей-то дом, и на пороге надо разуваться.
Итак, он отправляется изучать Венецию пешком. Вот и хорошо: как говорил Волошин, лучше ощупывать новые города подошвами ботинок. Приезжий шагает по мостовой, под ногами у него тянутся телефонные провода, газовые трубы, электричество и водопровод. Ещё ниже — каменные фундаменты построек, а под ними — вбитые в морское дно сваи. Это тысячелетний альпийский лес, на котором стоит город со всеми его богатствами. Окаменевшие от соли стволы упираются в дно, из-под которого много лет выкачивали пресную воду, и теперь что? Правильно, Венеция тонет. Ну, это как посмотреть.
Иногда — тонет (когда вода поднимается на 110 сантиметров выше мареографического нуля, замеренного сто лет назад). Пока можно не волноваться и обойтись резиновыми сапогами, но еще 20-30 см — и всё поплывет. На отметке 180 сантиметров вода поднимется по пояс и будет биться в окна сувенирных лавок, унося в море венецианских крыс, просачиваясь на первые этажи музеев и старя произведения искусства. Иногда море, наоборот, отступает, и Венеция поднимается над поверхностью лагуны, обнажая зелёные фундаменты дворцов и причалов. Из воды показываются облизанный водорослями мрамор, каменные ступени, покрытые ракушками, почерневшие деревянные опоры у причалов. На отмелях собираются чайки, корабли замедляют ход, и оказывается, что город без своих отражений — так себе зрелище.
В норме у Венеции всегда есть зыбкий, дрожащий в воде двойник. Дома, оконные стёкла, фонари, барные стулья, статуэтки муранского стекла, церкви, балконы, деревья вытягиваются и сужаются в танцующих отражениях. Всё это шаткое собрание, словно сервиз на палубе плавучего ресторана, производит болезненное впечатление неустойчивости. Здесь нет ни одной прямой колокольни — все покосившиеся; как и двери домов, особенно в районе Риальто.
Здания стянуты изнутри железными скобами, чтобы стены не развалились в разные стороны. Каменные парапеты и трещины на фасадах скреплены металлическими стежками. Полы кладут особым образом, чтобы смягчить оседание почвы, но домам, доросшим до третьих этажей, это уже не помогает. Их крыши почти соприкасаются, нависая над вздувшимися плитами мостовых. Весь город похож на хрупкую коллекцию фарфора, кое-как уместившегося на подносе: пузатые графины подпирают друг друга и вот-вот свалятся за борт.
Венеция лишена возможности бездумно расширяться, обрастая жилыми районами, промышленными зонами и трущобами. Здесь нет периферии с заплёванными многоэтажками, и самих многоэтажек нет — один архитектурный антиквариат при дефиците суши. Весь город включен в список объектов руками-не-трогать ЮНЕСКО. Скованный водой и здравым смыслом, он остался неизменным в собственных пределах: как было остроумно замечено, человек из XVII века, оказавшись сегодня в Венеции, без труда нашел бы дорогу к себе домой.
Но сами-то венецианцы наверняка помнят, как дойти до дома? Разобрались уже в этих улицах узких, как звук «люблю»? Куда там! Местные жители слепо тыкаются в закоулки и тупики, как будто их регулярно передвигают. Вот неподалёку от университета профессор истории, коренной венецианец, поворачивает не туда. Он растерян перед тупиком, будто тот сам образовался за ночь. Здесь нет прямых маршрутов, одни ломаные линии, и пешеходам приходится постоянно смещаться вбок, ориентируясь на большую воду.
В Венеции идет постоянная переработка уже имеющегося пространства. В таких стеснённых условиях венецианцы шедеврально экономят место, не лишая себя маленьких радостей. В некоторых переулках, где не разойтись двоим, окна вторых этажей смотрят друг в друга с такого расстояния, что можно поздороваться за руку с соседом напротив. Ставни на них складываются пополам, обнимая неглубокие оконные проемы; уличные мусорки и клумбы, плоские, как рыбины, жмутся к оградам; двери в барах-бакаро убегают в стены. Сами эти бары по площади чуть просторнее купе: в них нет стульев и столов – только полочка шириной в стакан вдоль стены. За сидячие места в Венеции берут деньги, а стоя даже бедняк может позволить себе стакан просекко.
Казалось бы, Венеция, город-музей, город-базар, создана для прогулок и разглядывания витрин, а не для жизни. Её как будто строили напоказ и, напичкав всякими красотами, сдали проект, наплевав на поправки. Ну какой градостроитель согласится прибить книжные полки к соснам в городском саду? Или скажет: «Пусть уличные фонари у нас будут розовыми, чтобы не как у всех»? Вдали от большой земли, куда более уродливой и пригодной для жизни, венецианцы создали это хрупкое великолепие без оглядки на бытовые сложности.
Двери церквей и театров здесь держат открытыми, чтобы бархатные портьеры зазывающе колыхались на ветру и интриговали прохожих. В винных лавках продают картины, а в художественных галереях угощают вином. Дома вырастают из воды, как декорации к спектаклю, где каждая сцена полна неторопливой роскоши и почти избыточна. Ночью из глубины прохода между дворцами бьёт золотой луч прожектора и ложится дорожкой на воду; её пересекает острый профиль гондолы — чёрный на чёрной воде.
В солнечные дни вода приобретает открыточный бирюзовый оттенок, а мраморная махина Санта-Мария-делла-Салюте — слепящий белый: знак торжества здоровья над чёрной смертью. Дымоходы отбрасывают клубящиеся тени на розовые, мягкие на взгляд фасады. Чайки вырывают только что купленные сэндвичи из рук прохожих. Гондольеры, начистив до блеска свои гондолы, ложатся в них покурить, подставляя лица солнцу.
Но когда Венецию накрывает туман, набережная вдруг отекает и теряет контур. Дворцы, соборы и колокольни пропадают из виду; только их призрачные колокола продолжают звонить над головой. С раннего утра на лодках горят фонари и крутятся радары, в закусочных зажигают тусклые жёлтые лампочки, свисающие с потолка на проводах; город погружен в сумрак. Местные жители плавают в нём по памяти и опаздывают на встречи.
Конечно, жизнь здесь — никакая не сказка, и от сырости суставы ноют даже у студентов. Венецианский университет расположился в бывших дворцах по всему городу, но те, кому не очень повезло, слушают лекции по индийской философии на первом этаже, в помещениях бывших складов. От воды поднимается сырость, у преподавателей ломит спину, и на экзаменах никто от этого не выигрывает. Венецианцы были не дураки и брезговали жить у самой воды: зеркальные гостиные и хозяйские покои с расписными потолками обустраивали на верхних этажах палаццо, где сейчас проходят семинары по французской лингвистике. Византийскую историю читают в здании бывшей фабрики на краю города. Теорию литературы — на верхнем этаже дворца, который университет делит с пожарной станцией (у неё есть целых три лодки). Несмотря на обилие воды, пожарным приходится использовать гидранты: тушить пожар солёной водой — это моветон, ведь соль разъедает стены и мебель.
В Венеции есть всё — заводы, офисы с подвесными потолками, школы йоги, спортзал с барочной люстрой на потолке и даже каток, будто рухнувший с неба прямо на миниатюрную площадь Сан-Поло. Венецианцы живут обычной жизнью — с тем только исключением, что никому не надо садиться за руль, то есть заказывать алкогольные коктейли в баре можно начинать с утра. Старушки здесь гоняют голубей с мраморных балконов, вытряхивают одеяла над головами прохожих и засматриваются на леопардовые шубы в витринах. На набережной у вокзала часто можно увидеть задорного старичка с музыкальной колонкой; его инвалидная коляска катится вдоль воды, привлекая взгляды, наугад озвучивая городские сценки. Старичок не глядя тыкает в экран лежащего на коленях телефона, ставя в плейлист то блюз, то румбу, то попсу. Дети пьют из фонтанчиков родниковую воду, которая течет сюда прямо с гор. Все стараются закончить дела до того, как проснутся и наводнят улицы туристы.
Восемь утра. Суровый мужчина в кислотно-зелёной спецовке тащит через площадь контейнер с мусором. Кто-то спускает с моста гружённую рулонами тележку, маневрируя колесами. Кто-то, стоя одной ногой на пришвартованной у ресторана лодке, выгружает на набережную ящики с зеленью. Кто-то спешит на работу, портя первым туристам фотографии. Венецианские пенсионеры ныряют в бары и магазинчики, где до самого обеда зацепятся языками с владельцем. На Джудекке царит сельская безмятежность. Кирпичные фасады одноэтажных домов увязают в омуте плюща, между ними школьники гоняют мяч, море тихонько плещется с южной стороны. Белые детские штанишки по-птичьи трепещут на ветру.
Время обеда, приезжий идёт по тесному проулку вдоль прикрытых ставен. О, этот звук поставленной на стол тарелки! По ту сторону стены садятся за стол. Неужели эти полубоги, полуамфибии, эти обитатели венецианских переулков тоже едят пасту? Эти избранные, далекие от суеты наследники дожей варят макароны? Конечно, и очень вкусные. Под вечер они собираются на площадях с бокалами любимого ярко-рыжего спритца в обеих руках. На мостах зажигаются фонари, на балконах — гирлянды, оставшиеся с Рождества. Помощница капитана на вапоретто фотографирует закат из кабины, пока туристы занимаются тем же на палубе. «Смотри, на этот раз, по-моему, получилось, — она сует телефон под нос капитану. — Ладно, потом всё равно отредактирую».
Венеция обостряет восприятие физической реальности, принуждая к двум способам передвижения: пешком или по воде. В обоих случаях реальность сгущается вокруг путника, нагнетая воздух и воду: он не может не почувствовать движение сквозь пространство. Пересекая город на своих двоих, приезжий мгновенно схватывает его масштаб, и ему приятно сознавать его границы. Конечность пространства успокаивает.
Ступив на палубу вапоретто, хлюпающего в воде, переваливающегося с боку на бок, он напрягает икры, как на вводном занятии по бальным танцам, и внимательно следит, куда везёт его капитан. Небо над акваторией розовеет; мимо проплывают громадные, освещённые изнутри баржи, похожие на опустевшие банкетные залы. Сходя на своей остановке, путник точно знает, сколько времени нужно, чтобы обогнуть Венецию.
Повсюду в центре можно услышать «Bella ma non ci vivrei» («Красиво, конечно, но жить я бы здесь не стал»). Эта фраза на разных языках тут и там звучит из уст туристов, которые, гремя чемоданами, бродят по городу с надувными подушками на шее и телефонами наготове. Они кормят внутренности венецианских отелей, входят и выходят из дверей ресторанов, уступают друг другу дорогу, покупают мороженое по заоблачным ценам и вздыхают: «Туризм — такое изматывающее занятие!». В этот момент, поднимаясь в толпе по мосту после восьмичасового рабочего дня, так и хочется заехать им пакетом с продуктами.
Венеция живёт и дышит, у неё свои повседневные заботы и свои правила игры. Хрупкое драгоценное творение смельчаков, выбравшихся за границы бытовой логики, мерцает в дымке над лагуной и не хочет превращаться в музей. В отместку праздным репликам туристов стены в жилых кварталах здесь исписаны фразой «Bella ma ci vivrei», из которой изъято отрицание («Красиво, конечно, но я бы здесь пожил»). И если приезжему покажется, что Венеция безропотно тонет, покрываясь плесенью, значит, он внаглую проглядел диковинные реалии этого сказочного города.