Площадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, шуты и дураки, великаны, карлики и уроды, скоморохи разного рода и ранга, огромная и многообразная пародийная литература и многое другое – все они, эти формы, обладают единым стилем и являются частями и частицами единой и целостной народно-смеховой, карнавальной культуры.
Михаил Бахтин, философ, культуролог
Согласно большинству толкований, слово «carnevale» родилось из латинских «carnem levare» или «carne levamen» («исключать мясо»), которые относились к пиршеству в Жирный вторник, последний день перед христианским Постом. Поэтому мотив гуляний — это всегда изобилие кушаний и вообще избыточность: народа, зрелищ, смеха, вина. Традиционно карнавал включает в себя шествие по улицам города, площадные представления, маскарад, музыку, раздачу еды и обязательно — разнузданное всенародное веселье.
Главным героем становится шут; его проделки, фокусы и выдумки могут быть непристойными и дерзкими, лишь бы веселили толпу. Замысловатая брань превращается в отдельный речевой жанр. Маски создают атмосферу вседозволенности. Раблезианский кутеж, противостоящий трагической стороне жизни, выносит на поверхность грехи общества, превращая их в фарс. Ядро карнавальной культуры — не в театральной зрелищности как таковой, а в ее соответствии жизни. Карнавал находится на перекрестье искусства и повседневности, в самом сердце народной игровой культуры.
Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы.
Михаил Бахтин
Древнейшие предвестники европейского карнавала — дионисии и антестерии в Греции, сатурналии и вакханалии в Риме. В дни этих празднеств рядились, пировали, а безудержность оргий доходила порой до насилия. Дионисии были были еще и своего рода театральными фестивалями: в это время ставили комедии и трагедии, соревновались в искусстве поэзии. Став частью средневековой крестьянской культуры, в каждом регионе празднества приобретали собственное обличье, обрастали атрибутами и церемониями. В крупных городах Италии оформлялась традиция организованных гуляний, а в VII веке на карте появилась Светлейшая Республика Венеция — и начался Карнавал.
Момарии
Первые упоминания о венецианском карнавале относятся к XI веку; с XII века его стали проводить ежегодно, не прерываясь ни во время войны, ни во время чумы. Но, в отличие от народов, которые выпускали пар только перед постом, жители средневековой Венеции развлекались круглый год. На улицах устраивали импровизированные спектакли, пантомиму, процессии, исторические реконструкции, шутовские сценки, «живые картины» из античной истории и прочие зрелища. Такие уличные представления назывались «момариями» («momaria», от итал. «mimo»). Венецианский историк XV-XVI веков Марин Санудо описывает эти бесконечные увеселения: парады, шутовские фокусы, выходки комедиантов, постановочные битвы и даже инсценировку Троянской войны.
Придворные увеселения не отставали по размаху от простонародных: дворяне устраивали на дому театральные представления с участием таких знаменитых актеров, как Пьетро Аретино и Анджело Беолько, а шутовские потехи и вовсе входили в банкетное меню. Молодые венецианские дворяне объединялись в специальные «Компании» (Compagnie) по организации праздников. Как писал в 1795 году итальянский историк Джанбаттиста Галличиолли, они «отвечали за особую пышность торжеств, спектаклей, шутовских сцен и прочих развлечений, которыми всегда был полон город». На праздник Вознесения такая «Компания» устраивала на площади Сан-Марко «охоту» на медведя или быка: что-то вроде корриды с участием скоморохов и комедиантов. Молодежь Венеции отвечала и за роскошный прием послов и князей — например, организовала общегородское празднование по случаю визита короля Франции Генриха III в 1574 году. Иностранных гостей развлекали «плавучим театром» и устраивали застолья, накрывая столы прямо на мостах, переброшенных через каналы.
Театрализованной была и церемония Обручения с морем («Sposalizio del Mare»), которой с 1000 года отмечали завоевание Далмации и установление венецианской гегемонии в Адриатике. В этот день дож, патриарх Венеции и представители дворянства выплывали в центр Лагуны на богато украшенной церемониальной галере Бучинторо в сопровождении множества лодок. Под молитвы и песнопения дож бросал в море драгоценное кольцо — символ венчания с морской стихией — и произносил: «Обручаемся с тобой, море. В знак подлинного и вечного владычества».
Венецианец волей-неволей должен был стать
человеком совсем новой породы,
ибо и Венецию можно сравнивать только с Венецией же.
Гёте, Итальянское путешествие, 1786
И так всегда в Венецы увеселяются
и никогда не хотят быть без увеселения,
в которых своих веселостях и грешат много.
Петр Толстой, 1698
Буффоне
Главный герой карнавала — шут. У вечно длящегося венецианского праздника был свой именитый персонаж, Зуамполо Леопарди (Zuan Polo — венецианский вариант имени Джампаоло). Он был самым известным и любимым «буффоне» — шутом — в городе, участвовал во всех шумных торжествах и, как выразился драматург Пьетро Аретино после его смерти в 1540 году, «не давал празднику в этом чудном городе утихнуть». Называя Зуамполо «официальным шутом Венеции», Марин Санудо упоминает его в своих «Дневниках» за 1504-1533 гг.: то на пиру у дожа, то во главе маскарадной процессии, то на свадьбе в доме влиятельнейшей семьи Фоскари. Он выступал на карнавале с певцами и циркачами и лично ставил некоторые интермедии в качестве сценографа; например, устраивал ад с языками пламени или сошествие ангелов с неба. Из «Дневников» Марина Санудо известно, что в суматохе карнавала 1523 года Зуамполо насмерть заколол человека — преступление сошло любимцу публики с рук благодаря покровительству знатных семей.
Он часто появлялся в компании других комедиантов, от которых в истории Венеции остались одни имена: фигура буффоне мелькает там и тут в исторической ткани Средневековья, но узнать о них что-либо конкретное сложно — не будучи аристократами, они не представляли интереса для хроники, а искусство их было преходяще. Мимику, акробатические трюки, интонации невозможно задокументировать, и все же слава импровизатора Зуамполо дошла до нас в виде, например, его скабрезной пародии на «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто, басен и шутливого «Завещания». Он подписывал их псевдонимом «Иван Павлович» («Ivan Paulavichio», что эквивалентно итальянскому «Джампаоло», сокращенно от «Джованни Паоло»); одни исследователи считают это данью тогдашней моде на славянизированные имена, другие приписывают шуту хорватские корни. Тем не менее, историки и лингвисты сходятся во мнении, что родным языком Зуамполо был венецианский, а в славянских выражениях он допускал ошибки, не свойственные носителю.
Зуамполо любил испохабить современную ему литературу, высмеять гомосексуальность своих друзей-скоморохов, опошлить любовную песенку, разыграть непристойную пародию. Его сын тоже стал буффоне и выступал под именем «Эронимус». Своей «маргинальной» буффонадой Зуамполо начал менять итальянский театр, привнеся в него диалекты, жаргон, элементы импровизации и бурлеска. Он также стоял у истоков сценического феномена «tipo fisso» («неизменный типаж»), который вскоре привел к рождению комедии дель арте.
Маски
Маски эти для нас нечто вроде мумий, безжизненные и ничего не значащие, здесь же они отлично вписываются в общую картину жизни.
Гёте, 1786
Еще до появления комедии дель арте обычай закрывать лицо маской стал у венецианцев частью любимой, единогласно принятой игры. Первые упоминания о ношении масок в Венеции относятся к XII веку. С середины осени и до самого поста, а также во время городских и церковных праздников жителям разрешалось носить маски («лица», как называли их тогда) не снимая. Маскарад давал каждому возможность поучаствовать в уличном спектакле наравне с актерами, а неузнаваемость обуславливала особую форму вольного фамильярного контакта, немыслимого во внекарнавальной реальности, где существуют сословные, возрастные, моральные барьеры. В последний день карнавала, Жирный вторник, участники маскарада собирались на площади Сан-Марко, вмещавшей до 60 тыс. человек, и под звон полуночного колокола одновременно снимали маски — в знак окончания карнавала.
Все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, пишут, делают визиты. […] Никаких преград, никаких званий. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни сбира, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца.
Марк Монье, 1884
Множество людей в машкарах, по-словенски в харях, […] также и приезжие иноземцы ходят з девицами; и для того надевают мущины и женщины машкары и платья странное, чтоб друг друга не познавали. Так и все время каранавала ходят все в машкарах: мущины, и жены, и девицы; и гуляют все невозбранно, кто где хочет; и никто никого не знает.
Пётр Толстой, 1698
Спектакли
В начале XVI века итальянский театр искал вдохновение у авторов эпохи Раннего Возрождения или древнего мира. Никколо Макиавелли, Пьетро Аретино и Людовико Ариосто ставили на итальянской сцене комедии из античного репертуара (хотя сценой это назвать сложно: спектакли чаще всего играли прямо посреди улицы). Драматурги нередко заимствовали стиль, сюжеты и формат у Теренция и Плавта; но уже в 1534 году появляется комедия «Венецианка» («La Venexiana»), стиль которой задает новое направление в театральном искусстве.
В этой комедии актеры говорили на диалекте, использовали в качестве реквизита настоящую домашнюю утварь и разыгрывали историю лесбийской любви персонажей, списанных с двух известных в то время венецианских дворянок. Чем дальше, тем театр становился непристойнее и похабнее. Актеры раздевались и занимались сексом перед зрителем (были видны предварительные ласки, момент физического проникновения все же подменялся остроумным каламбуром или звукоподражательной декламацией, в то время как действие «происходило» за ширмой).
Священники, до этого сами охотно принимавшие участие в праздничных постановках (и даже выступавшие в качестве буффоне), пытались запретить непотребные развлечения, но уличный театр было уже не остановить. Актеры вовлекали в профессию жен и детей, и в площадных представлениях участвовали уже целые семьи.
Импровизация, маски, постепенно превращающиеся в типажи, и сюжеты о том, как народная смекалка побеждает чванство богачей, — из всего этого в середине XVI века в Венеции возникла комедия дель арте, театр масок. Оформившись в самостоятельных персонажей — венецианцев Панталоне, Коломбину, Арлекина, Бригеллу, неаполитанцев Тарталью, Пульчинеллу, Скарамуччу — маски обрели социальные и психологические приметы, характерный облик и манеру говорить. Актер не заучивал роль, он знал лишь канву спектакля и последовательность выходов, а в остальном сочинял на ходу, отыгрывая нрав и повадки своей маски с помощью прибауток, поговорок и каламбуров.
Акробаты
Неотъемлемой частью праздника были гимнасты и циркачи. На Пьяццетте, перед дворцом дожа, они изумляли публику, выстраивая человеческие пирамиды высотой до семи этажей. С середины XVI века визитной карточкой венецианского карнавала стало еще оно зрелище. Тогда турецкий акробат взобрался на звонницу колокольни Сан-Марко, пройдя по канату, протянутому туда с мачты пришвартованного у причала корабля. Со звонницы он под восторженные крики толпы спустился на балкон к дожу и в знак благодарности за устроенный праздник приподнес ему цветы. Номер полюбился публике и превратился в ежегодную традицию. В 1698 году дипломат Петр Толстой наблюдал, как по канату проехал циркач верхом на деревянной фигуре льва: «человек на том лве сидел просто, как на лошади, и ничем к тому лву тот человек был не привязан, и так, на том лве сидя, взъехал на тое калаколню».
В 1759 году случилась трагедия: канатоходец сорвался с троса и расшибся насмерть, поэтому с тех пор в представлении его заменила символическая фигура голубки. В XXI веке зрелище получило название «Полет ангела»: с 2001 года в представлении участвует переодетая ангелом девушка, которая съезжает с колокольни с помощью страховки и навесного оборудования.
«Даже такой эпохе холодной парадности, как XVII век, Италия сумела найти противоядие и сумела нарушить ее молчаливую пышность пестротой и путаницей диалогов, ужимок, дурачеств, трескотней и хохотом народной комедии», — писал искусствовед Павел Муратов. С первых чисел октября город уже погружался во всеобщее непринужденное веселье, на площади Сан-Марко играли музыку, танцевали, запускали фейерверки, устраивали кулачные бои, отсечения голов быкам и другие народные забавы.
Сабаки ученые пляшут, также обезьяны пляшут; а иные люди бандерами, то есть знаменами, играют; иные блюдами медными играют на одной палке зело изрядно и штучно [...] и иные люди огонь едят; иные люди каменья немалые глотают и иные всякие многие щтуки делают для забавы народу [...] тонцуют люди по веревках, мужеска полу и женска, преудивително, также и девицы, между которыми я видел одну жену беременную, уже близ рождения, и та там танцовала по веревке зело удивително. В других анбарех делают камеди куклами власно, как живыми людми. В ыных анбарех показывают удивителные вещи, между которыми видел я человека, имеющаго две головы: […] Там же видел я быка о пяти ногах; там же видел черепаху безмерно велику; там же видел барана о двух головах, имеющаго 6 ног и два хвоста, и иные многие натуралные удивителные вещи.
Пётр Толстой, 1698
В XVIII веке Венеция была второй — после Парижа — столицей Европы. В отличие от первой, сюда не дошли из-за Альп идеи холодного французского рационализма. «Может быть, зрелище XVIII века нигде не представляет такой занимательности и затейливости, не омраченной никакими серьезными размышлениями и предчувствиями, как в Италии. То, что было в Париже лишь декорацией, плохо скрывавшей ход каких-то грозных исторических событий, то в Италии было действительно театральной декорацией, - декорацией оперы, комедии нравов, фантастической комедии, комедии масок. Никогда и нигде жизнь не была так похожа на театральное зрелище, как в Италии XVIII века», писал путешественник и искусствовед Павел Муратов. Венецианская республика переживала свои последние годы — ее политическая и экономическая мощь сходила на нет. И тем неистовее веселился народ. Путешественник и историк Шарль де Бросс писал, что во время пребывания в Венеции выходил из дома по четыре раза на дню, чтобы насладиться зрелищем городской жизни.
Что иное, как не сознание себя участником какой-то вечной комедии, разыгрываемой на улицах и площадях, в виду моря, гор и садов, заставляло итальянцев тех времен с такой страстью рядиться и с такой радостью надевать маску в дни карнавала.
Павел Муратов, 1913
Гёте в своем «Итальянском путешествии» отмечал, что характерной чертой венецианцев все еще является желание «посмеяться или принять участие в какой-нибудь вздорной истории». Он описал судебное разбирательство по некоему гражданскому делу, которое ему довелось наблюдать во Дворце дожей осенью 1786 года: казалось, участники процесса разыгрывали настоящий театр, «заранее обусловленную потеху», и зал был битком забит зрителями. «Один из адвокатов соединял в себе все утрированные качества классического буффо. […] Я называю происходившее комедией, ибо весь этот публичный спектакль, видимо, разыгрывается как по нотам».
После падения Венеции в 1797 году проведение карнавалов на Сан-Марко было запрещено во избежание народных волнений и восстаний; церемония Обручения с морем тоже была отменена. Судебные заседания перестали походить на спектакли: французы наводили в городе свои постреволюционные порядки. «Вот и закончилась история Венеции», — писал генерал наполеоновской армии Пьер Дарю в начале XIX века. Горожане поникли духом; «Venice spent what Venice earned» («Вся Венеция спустила, что скопила…» — пер. И.Филатова), подвел итог английский поэт Роберт Браунинг. Но в начале XX века Павел Муратов, уже не заставший карнавальных гуляний в Венеции, писал, что несмотря на это, здесь круглый год идет «неугомонно-праздная жизнь, такая праздная, какой нет нигде». Царит атмосфера феерии, восточного базара, морского порта, где пересекаются и уживаются рядом все обычаи, моды и наречия. Эта пестрая Венеция живет в дошедших до нас произведениях ее художников — Карпаччо, Каналетто, Гуарди, Веронезе, Тьеполо.
Все знают, что в венецианской живописи много любви к праздничной и красивой внешности жизни, к дорогому убранству, богатым тканям, пирам, процессиям, восточным нарядам, чернокожим слугам и златоволосым женщинам.
Павел Муратов, 1913
Праздничная и праздная толпа: поэты и приживальщики, парикмахеры и ростовщики, певцы, веселые женщины, танцовщицы, актрисы, сводники и банкометы, - все, что живет удовольствиями или создает их. Благословенный час театров и концертов - это час их праздника. И все, окружающее их в этот час, - это убранство праздника. Жизнь покинула огромные давящие дворцы, она стала общей и уличной и весело разлилась ярмаркой по всему городу. […] Ночей нет или, по крайней мере, есть только бессонные ночи.
Марк Монье, 1884
В 1979 году администрация города вместе с театром «La Fenice» и организаторами Венецианской Биеннале возобновили прерванную на два века традицию, и за несколько лет карнавал вновь завоевал международную славу. Во время тех первых карнавалов на площади Сан-Марко собиралось с десяток нарядных участников, а теперь это организованное празднование с четкой структурой, тематикой и даже собственным гимном. Каждый год Венеция наряжается в ожидании полмиллиона туристов. Они приедут посмотреть, как веселится и играет этот город-праздник, о котором писал граф Толстой: «И всегда веселятца, и ни в чем друг друга не зазирают, и ни от кого ни в чем никакого страху никто не имеет: всякой делает по своей воле, кто что хочет. Та волность в Венецы и всегда бывает, и живут венецыяне всегда во всяком покое, без страху, и бес обиды».
Можно прочесть в Теориях и Практиках: "Пир во время зимы"